Герман Марс Росс (German Arce Ross), The Wall Роджера Уотерса и Pink Pig Джорджа Оруэлла, Новый психопатология и психоанализ, PsychanalyseVideoBlog.com, Париж, сентябрь 2013 г. Перевод: Полина Ювченко
Je remercie de tout coeur notre chère amie Pauline Iuvchenko, psychanalyste à Kiev, pour la traduction en russe de notre texte sur « Le Wall de Roger Waters et le Pink Pig de George Orwell » qui a été publié dans la revue de psychanalyse Lacania, n° 18, Saint Petersburg, 2015, pp. 98-103.
Герман Марс Росс (German Arce Ross)
Roger Waters’ Wall and George Orwell’s Pink Pig
Having always lived without a father, Roger Waters pushed to the last consequences, happily creative and successful, the original trauma. A trauma having occurred afterwards, it must be said, because at the time when it happened, he could not be aware of it.
Триумф тирании, триумф двоемыслия или даже отсутствия мыслей вплоть до распада личности – как это знакомо человечеству! Заученная, а не прожитая свобода не раскрывает субъекта, а подменяет его шаблоном, механизируя предписаниями. Опыт освобождения каждому приходится проживать заново, в том числе – через музыку, как делали легенды рока, вплоть до brain damage. Какие впечатления могли остаться у психоаналитика после концерта Pink Floyd?
Автор текста – уже знакомый читателям Лаканалии доктор психологии и психоанализа Жерман Арс Росс (German Arce Ross), клинический психолог и психопатолог, член École de la Cause freudienne, психоаналитик-член ВАП и преподаватель Лаборатории клинической психологии (университеты Ренн-II и Париж-X); частную психоаналитическую практику ведет с 1997 г. Полина Ювченко, 2015
The Wall Роджера Уотерса и Pink Pig Джорджа Оруэлла
Lacania, 18, Saint Petersburg, p. 98
Прожив всю жизнь без отца, Роджер Уотерс довел до крайности исходный травматизм, который обернулся, к счастью, блестящим творческим успехом. Кто-то сразу же заметит, что такого рода травматизм имел место как переживание постфактум, поскольку в те моменты мальчик был еще слишком мал для осознания. Заметим, что этот травматизм был прожит в материнском универсуме и во многом через материнский универсум. Отец погиб на войне, а сыну было меньше года! Ясно, что это было нелегко. Ясно, что отсутствие отца переносилось с тяжестью. Но все же вполне переносилось. Отчего? Оттого что, несмотря на отсутствие отца реального, отец символический стал фундаментом защитной стены, созданной матерью.
Здесь мы имеем дело с особым случаем патологического траура. [1]
Существует мнение, будто субъект не мог быть затронут событием непосредственно в момент утраты, так как был слишком мал для подобного сложного восприятия и кодирования. Тень шока от того, что убит был именно его отец, якобы аффективно затронула ребенка несколькими годами позже, когда он уже наконец-то смог осознавать существование и роль отцов для других и для себя. И поскольку в данном случае имела место значительная диахрония между событием утраты и эмоциональной оценкой постоянного отсутствия, траур принял вид рассеянной тоски без четко определенного объекта.
Lacania, 18, Saint Petersburg, p. 99
Но мы не можем вполне согласиться с такого рода мнением, в том числе и в случае Роджера Уотерса. Ведь после утраты отца, сознавал это сам ребенок или нет, он находился в тесной взаимосвязи с объектом утраты. Он был неразрывно связан с тем, как переживала, оценивала и чувствовала это событие мать, с которой ребенок жил в тесном симбиозе. Таким образом, ребенок вынужденно жил чужим трауром. Именно отсюда, из-за этой выстроенной матерью ограды, окружившей и запершей ребенка, возникло определение brain damage, поражения мозга, переживаемое им с раннего детства:
And if the dam breaks open many years too soon
And if there is no room upon the hill
And if your head explodes with dark forbodings too
I’ll see you on the dark side of the moon
А если сквозь запруду годы хлынут вдруг
А если сверху больше нету мест
А если в голове взорвет знамений тьму
Увидим с темной стороны луну
Композиция Brain Damage – The Dark Side of the Moon (1973) – перев. мой.
–… Он проживает паразитарный и патологический материнский траур по мужу и отцу. Он пробивается сквозь wall, стену сверх-опеки, которую создала вокруг него мать, оставив ребенку для выражения лишь dark side, темную сторону из отбрасываемой отцом тени. И вот, wall представляет отныне и навсегда непоправимо отсутствующего отца. Тем самым, вследствие того же влияния, патологический траур матери будет вызывать у ребенка страхи и тревоги. Ведь fear builds walls, страх возводит стены!
Но даже благодаря или вопреки этому пониманию, грандиозный замысел Роджера Уотерса поражает, как мы могли его наблюдать, например, в Париже на Wall Live 2013. Эдакая wall, стена которая растянулась во всю ширину Стад де Франс (около 70 метров – прим. перев.) и шаг за шагом задвигалась, полностью скрывая исполнителей от зрителей!
Во время перерыва зрители оказались перед огромной стеной, превратившейся в сплошной экран для передачи месседжа под видом большого музыкального фильма этим рок-театром. Но wall не была единственным пространством зрелища. Воздушное пространство над стадионом было заполнено самолетами, и, главное, надувным кабанчиком, который комплексно изображал все ненавистное вообще.
Что до формы, то бесспорно, именно Pink Floyd пару десятилетий назад ввели особую манеру представления рок-концертов. Точнее, ее ввел Роджер Уотерс во время тура The Pros and Cons of Hitch Hiking (в 1984 году, заранее ставшим знаменательным и знаковым).
Lacania, 18, Saint Petersburg, 2015, p. 100
Действительно, Wall Live постепенно смыкается, переполняясь критическими посланиями в оруэлловском духе. То есть, направленными против лживых идеологий века XX, которые представлялись путями « освобождения », на деле являясь настоящей чумой. Уравнение национал-социализм-коммунизм-фашизм-капитализм-дикостьсвязывается с лицемерными усилиями их известных представителей развязывать войны за « освобождение ». Все это призвано обезопасить новую молодежь от любых идеологий « освобождения », которые, как и все подобное, манипулируют сознаниями для достижения и удержания власти. Такие идеологии могущественны, поскольку выстроены на организованных лобби: за ними становятся государства и партии, чтобы начать новую эру господства, постоянно взывая к « свободе » выбора. Следовательно, ко всем подобным торговцам « революцией » – лишь недоверие.
К счастью, есть те, кто в меру своих сил противятся идеологиям, чтобы не стать еще одной овцой в стойле-строю, стойле-окружении, стойле-аду. Но тут следует избегать радикального ухода в шизофрению и галлюциноз без ремиссии, как было с Сидом Барреттом. Здесь возникает множество вопросов. Как мог поверить в свободу от идеологий тот, кто еще грудным ребенком потерял отца? Как мог выжить, вопреки режимам и « социальным перверсиям », юноша, выстроивший вокруг себя глухую стену? Откуда возникло его реальное убеждение, а не просто вера, что в настоящей личностной реализации можно полагаться лишь на собственные глубинные резервы, а не на избыток материнской опеки? Как он смог, вопреки всему, сохранить способность творить?
Сильное впечатление производит то, как стена становится не просто оградой для защиты и заточения, охраны, изоляции, дискриминации, ужасным и жестоким порогом глубинного разделения, но также и проекционным экраном. Иными словами, поверхность стены становится чем-то вроде зеркала, непроницаемого, но глубокого и объемного, для проекций множественного Я, мыслящего себя так, как он полагает быть. Или же грезящего себя, сообразно отзвукам и теням лихорадочного стремления к жизненной свободе, будто раб перед стеной в пещере Платона. Например, на стену проецируется мозаика из множества фотографий отцов исчезнувших, умерших на войне, погибших по вине террористов, или же вернувшихся после того, как считались пропавшими без вести.
С этими картинами контрастируют знаки, эмблемы и символы бюрократизма и принуждения, милитаризма, черного или красного, черного и красного, Большого Брата или Товарища Свина, Усиков или Имперского подбородка, Великой речи или Красной книги. В единую эмблему соединены серп и молот со свастикой: два перекрещенных молота с красными рукоятями в бело-красном круге, утопающем в черном фоне. Здесь есть отсылки к ручному труду, строгому порядку, силе без обжалования, принуждению без права восстать… но они возвышены до святынь, превосходящих религиозные, до почти что эзотерических ценностей. Любой тотаритаризм всегда появляется как эквивалентное замещение религии. Он неизменно начинается как идеология, выступающая за свободу, а приходит к тотальному порабощению человеческой природы меньшинством, кучкой привилегированных коррумпированных функционеров.
Поэтому более, чем ополчений и войн, следует бояться идеологий, которые вначале кажутся нейтральными, но затем допускают, утверждают и вызывают кровопролития. Сегодня эти идеологии все меньше скрываются за мифом о классовой борьбе, а все больше продвигают новый миф о существовании общности по принадлежности. Они стараются отойти от « общего врага », бытовавшего в недавнем прошлом, и говорят о неисчислимых врагах, благоприятствуя тем самым внушительному разделению вопреки единообразию веяний глобализации. Это всемирное и сверх-мирское движение позиционируется как новая « религия » с особыми культами, фетишами и коллективными служениями. Даже без олицетворенного Бога она взращивает фанатизм в мелких практических вопросах и сиюминутных симпатиях. Эта новая светская « религия » является идеологией. Можно назвать ее iDeoLogie, иДеоЛогия, ведь Идея здесь становится Богом, но iDieu, то есть Богом « для себя », индивидуализированным, индивидуалистическим и рыночным. Термином же iTheoLogy я выражаю тот взгляд, что практические и рациональные побуждения воплощаются в мондиализации Я чрезмерно, с почти религиозной убежденностью посвященных. Эти ценности и убеждения воспроизводятся будто бы под диктовку, как если бы составляли некогда тайное соглашение секты, наконец-то признанной официально. Следует отметить, что у Оруэлла все подобные идеологии сводятся к стремлениям и побуждениям свина.
Lacania, 18, Saint Petersburg, 2015, p. 101
Образ хряка, который нам хорошо знаком по Скотному двору Джорджа Оруэлла, намного более толст нежели просто откормлен. Импозантный внедренец начинен всеми возможными символами идеологий, которые превозносят счастье и свободу.
Он спрашивает у тех, кто верит в него: Ты мне доверяешь? О чем речь! Как же не признать в Big Pink Pig, Большом Свине, перверсный вариант лживых отцов, которые выдвигаются « просто и естественно », как если бы все происходящее было « нормальным »? У Роджера Уотерса свин, расцвеченный хоругвями всех мастей и эмблемами политкорректности, постепенно раздувается и багровеет, становясь несоразмерно толстым. Затем Big Pink Pig взлетает над публикой, покуда его не поглотит и не сдует множеством рук, как это происходит с тиранами и идеологами ложных свобод. Кажется даже, будто толпа поглощает этого свина, который в буквальном смысле слова исчезает растоптанный в канаве, в то время, как стена идет трещинами и распадается.
В этот момент проекции становятся более жизнерадостными, приятными взгляду, притягательными, играющими множеством цветов. Они рассекают стену, которая уже больше напоминает волшебное облако, cloud. В этой игре перспективы появляются невесомые женские образы, менее жесткие и более округлые, их взгляды, губы и полуобнаженные тела оживляют стену.
Lacania, 18, Saint Petersburg, 2015, p. 102
Неизбытый траур по отцу у матери и у мальчика, который уже сам стал мужчиной, реорганизует поверхность и разрешается сменой версии на цветную, где желание мужчины к женщине проецируется на стену, уже ничего не закрывающую, поскольку стена превращается в проход. Это переход фантазма, вопреки не-трауру? Или же разрешение траура в креативной версии, пусть и не без обсессии, где искусство объединяет важнейшую электронно-голосовую музыкальную составляющую с кино, фото, прогрессивным роком, видео, театром, оперой… и психоанализом? В любом случае, если результат оценен зрителем, то это справедливо и для автора, ведь так? Стена становится la passe, переходом. Результат витает в воздухе, это миг облегчения, а миролюбие немного отдает Thanksgiving, Днем Благодарения. Впрочем, почему бы и нет? Иногда это действительно нужно!
Против равенства печального и принудительного, против братства милитаризированного и бредящего, против свободы недостижимой, против надувательства идеологий века XX выступает и побеждает различие. Против унылого обезличивания в старых моделях отношений, против зажатости и ригидности, монотонности и однородности выступает сексуальное различие, принося чувственную и эстетическую эротику. Против вынужденного братства, да здравствует обновленное отцовство! Против свободы-распущенности или против свободы с надзирателями, да здравствует свобода! Против уравниловки в равенстве, да здравствуют творческие различия!
Герман Арс Росс (German Arce Ross), Париж, сентябрь 2013 г.
От переводчика: историческая справка и несколько слов о свободе
Полина Ювченко (Pauline Iuvchenko)
Британская рок-группа Pink Floyd была создана в середине шестидесятых, прошла сквозь череду экспериментов и снискала всемирную славу в конце 70-х. Можно сказать, что ее звучание несколько раз принципиально модифицировались. Происходили флуктуации состава, менялись роли членов музыкального коллектива, вокалисты. В общем, жизнь группы принято разделять на периоды:
– с Сидом Барреттом (1964-1968) – на это время приходятся ранние записи и первые два альбома (The Piper at the Gates of Dawn, A Saucerful of Secrets). Позже, с ростом известности, из-за участившихся нервных срывов Барретт перестал участвовать в деятельности группы;
– с Роджером Уотерсом в роли лидера и автора текстов (1969-1972), когда группа стала набирать популярность (альбомы Ummagumma, Atom Heart Mother, Meddle);
– далее наступило время культовых альбомов, чьи песни и полиграфии могут быть знакомы даже тем, кто далек от рок-музыки: The Dark Side of the Moon (1973), Wish You Were Here (1975), Animals (1977) и The Wall (1979). Роджер Уотерс оставался фронтменом, но ему приходилось делить эту роль с Дэвидом Гилмором, который пришел в группу на смену Баррету.
Песни как части рассказа с разветвленным сюжетом составляют единое эпическое полотно альбома. Заданный порядок исполнения важен, поскольку позволяет увидеть эволюцию нарратива и в полной мере оценить авторский замысел. Проще говоря, эти альбомы можно назвать целостными произведениями: все композиции тщательно связаны, пронизаны одной идеей, каждая из них – на своем месте. Заядлые меломаны рекомендуют воспринимать золотой фонд Pink Floyd поальбомно, выделив на ознакомление минимум полдня зашторенных окон, просто забыв о существовании функций типа « случайный трек ». Концерты – полномасштабное шоу, богатые светом и декорумом, из-за чего The Wall иногда даже называют рок-оперой. На сцене фигурируют, например, огромная разборная стена, фигуры, воплощающие меметичные образы – в том числе, большая надувная свинья из Animals;
– за неоднозначным The Final Cut (1983), созданным преимущественно Уотерсом, последовал развал группы. Впрочем, участники продолжили сольные карьеры;
– в конце 80-х была предпринята попытка воссоздания Pink Floyd. Итогом стали A Momentary Lapse of Reason (1987) и The Division Bell (1994), оба без Уотерса, который противился этой инициативе – стороны доходили до суда;
– далее следовали концерты, переиздания, переиздания переизданий и т.п. Так, The Endless River (2014) представляет собой компиляцию из архивов, оставшихся с начала 90-х. Имели место несколько эпизодических совместных выступлений (в 2005 г., в 2011 г.), ради которых Уотерс и Гилмор ненадолго забывали о разногласиях, но ясно, что группа уже давно прекратила фактическое существование. Конечно же, это не мешает проведению концертов.
________________
Lacania, 18, Saint Petersburg, 2015, p. 103
Свобода в личностном измерении, воспринятая на уровне субъективных означающих – явление конструктивное, высококачественное. Такая свобода способствует личной эволюции и культурному росту индивида. Но эта личная ценность, при попытке вывести ее на уровень общественного, предмета массовой психологии, рискует претерпеть серьезные трансформации. Свобода универсализируется, будучи превращенной в символ и далее – в симулякр. Она становится ценностью Другого, и сразу же привлекает те общественные институты, которые репрезентуют Другого. Свобода как симулякр становится фундаментом идеологии, становится ригидной, то есть обязательной и обязывающей.
Поле, где движущей силой было желание субъекта, трансформируется в свою противоположность. Теперь новая идеология, основанная на свободе, подавляет желание.
Если угодно, символ, или же симулякр – расширение файла svoboda.smbl или соответственно svoboda.slcr. Для использования этот файл нужно открыть, распаковать, установить на собственную операционную систему, кастомизировать, выставить нужные локальные настройки. Иными словами, нужно расшифровать универсальную категорию через личные означающие, желания, наслаждение конкретного субъекта. По-настоящему научиться чему-либо, а не просто компилировать чужие фрагменты, можно лишь путем переживания. Концепция свободы становится психическим актом, насыщается либидо.
В противном случае мы получаем обратный процесс. Заученная, а не прожитая свобода не раскрывает субъекта, а подменяет его шаблоном, механизируя предписанием желать и наслаждаться. Это триумф тирании, триумф двоемыслия или даже отсутствия мыслей вплоть до распада личности.
Другая опасность – компульсивность, которая выхолащивает любую инициативу. Воплощение лозунга, например, « Труд есть дело чести, славы, доблести и геройства » на деле может варьироваться от трудовых лагерей до повсеместного насаждения… кукурузы.
Итак, свобода ради субъекта, а не субъект ради « свободы ». Если свин кричит « Свобода, свобода! », следует обратить внимание на субъекта высказывания. Свобода, оглашаемая Big Pink Pig, может оказаться ничем не лучше рабства.
Полина Ювченко для Лаканалиипримечания
примечания
1. Подробнее о патологическом трауре см. в статье « Белые факторы » и делирий в психозаx (Лаканалия № 14, 2013) – перев. фрагмента книги д-ра Arce Ross G. Manie, mélancolie et facteurs blancs, Paris: Beauchesne, 2009.
1 Pingback